Штурвал тьмы - Страница 40


К оглавлению

40

— С кем вы хотели бы поговорить?

— С теми, кто убирает большие каюты, дуплексы и триплексы.

— Как раз они говорят по-английски лучше других. Как и я.

Двери лифта раздвинулись, и они вошли.

— А что, не все работники знают язык? — спросила Констанс.

Мария нажала кнопку с надписью «Палуба С», и лифт начал опускаться.

— Большинство персонала. Компании так удобнее.

— Дешевая рабочая сила?

— Да. Кроме того, не общаясь друг с другом, мы не сможем создать профсоюз, чтобы протестовать против условий труда.

— А чем плохи условия труда?

— Сами увидите, мисс Грин. А теперь вы должны быть очень осторожны. Если вас поймают, меня уволят и ссадят в Нью-Йорке. Нужно притвориться иностранкой, говорить на ломаном английском. Нам надо подыскать вам язык, на котором никто не говорит, так чтобы вас не стали ни о чем расспрашивать. Вы говорите еще на каких-нибудь языках, кроме английского?

— Да. На итальянском, французском, латыни, греческом немецком…

Мария рассмеялась, на сей раз искренне.

— Стоп. По-моему, среди прислуги нет немцев. Вы будете немкой.

Двери раздвинулись, открываясь на палубу, и женщины вышли. Разница между пассажирскими палубами и палубами обслуживающего персонала тут же стала очевидна. На полу отсутствовало ковровое покрытие, а на стенах — произведения искусства и блестящие декоративные детали. Помещение походило скорее на больничный коридор — тесное пространство, сталь и линолеум. Лампы дневного света, вделанные заподлицо в потолочные панели, давали резкий, бьющий в глаза свет. Воздух был спертым и неприятно теплым, отягощенным запахами готовящейся рыбы, смягчителя для тканей, машинного масла. Низкое гудение дизельных двигателей слышалось тут гораздо отчетливее. Обслуга — кто в форменной одежде, кто в футболке или грязном тренировочном костюме — торопливо пробегала мимо, сосредоточенная на своих обязанностях.

Мария повела девушку по узкому коридору. По обеим сторонам тянулись пронумерованные двери без стекол, из пластика под дерево.

— Это спальная палуба, — тихо пояснила Мария. — Женщины из моей спальни убирают некоторые большие каюты, поговорите с ними. Мы скажем, что вы моя знакомая, которую я встретила в прачечной. Помните, вы немка и плохо говорите по-английски.

— Я запомню.

— И придумайте причину, почему вы задаете вопросы.

Констанс немного подумала.

— Что, если я скажу, мол, убираю маленькие каюты и хочу улучшить свое положение?

— Хорошо, подойдет. Но не переусердствуйте, не проявляйте излишнего рвения — тут вам вонзят нож в спину за работу с лучшими чаевыми.

— Поняла.

Мария свернула еше в один коридор и остановилась перед какой-то дверью.

— Вот моя комната. Готовы?

Констанс кивнула. Набрав в грудь побольше воздуха, Мария открыла дверь.

Комната оказалась маленькой, как тюремная камера — быть может, футов четырнадцать на десять. Шесть узких запирающихся шкафчиков вмонтированы в дальнюю стену. Здесь не нашлось ни столов, ни стульев, ни ванной комнаты. Стены слева и справа занимали спартанские койки, укрепленные в три яруса друг над другом. В изголовье каждой имелась маленькая полка с лампочкой. Констанс огляделась и заметила, что каждая из полок была заполнена книгами, фотографиями дорогих людей, засушенными цветами, журналами — маленький грустный слепок личности, занимающей койку.

— Вы живете здесь вшестером? — спросила девушка недоверчиво.

Мария кивнула.

— Я и представить не могла, что условия такие стесненные.

— Это еще ничего. Вы бы видели палубу И, где спит персонал НОП.

— НОП?

— Не общающийся с пассажирами. Прислуга, которая стирает, моет машинные отделения, готовит пищу. — Мария покачала головой. — Как тюрьма. Они по три-четыре месяца не видят дневного света, не дышат свежим воздухом. Работают по шесть дней в неделю, по десять часов. Плата от двадцати до сорока долларов за сутки.

— Но это же меньше минимальной оплаты!

— Минимальной оплаты в какой стране? Мы же нигде — посреди океана. Здесь нет законов о минимальной оплате труда. Судно зарегистрировано в Либерии. — Марии огляделась. — Мои товарки уже в столовой. Пойдемте туда.

Она повела спутницу кружным путем, через узкие, пропахшие потом коридоры. Грин старалась не отставать. Пищеблок размешался в средней части судна — большое помещение с низким потолком. Служанки, все в форменной одежде, склонив головы над тарелками, сидели за длинными столами вроде тех, что в закусочных самообслуживания. Когда новоприбывшие заняли места в очереди к буфетной стойке, Констанс осмотрелась вокруг, пораженная серостью помещения. До чего же оно отличалось от пышных ресторанных залов и импозантных гостиных, где роскошествовали пассажиры.

— Здесь так тихо, — проговорила она. — Почему люди не разговаривают?

— Все устали. И еще все подавленны из-за Хуаниты. Горничной, которая свихнулась.

— Свихнулась? Как это?

Мария покачала головой:

— Такое нередко бывает — правда, обычно к концу путешествия. Хуанита сошла с ума… вырвала себе глаза.

— Господи помилуй! Вы ее знали?

— Немного.

— У нее были какие-то проблемы?

— У всех нас тут проблемы, — совершенно серьезно ответила Мария. — А иначе мы не пошли бы на такую работу.

Обе выбрали блюда из неаппетитного набора: жирные куски вареной солонины, раскисшая капуста, размякший рис, липкая картофельная запеканка с мясом, бледные квадратики желтого кекса на противне, — и Мария повела сообщницу к ближнему столу, где апатично ковырялись в своих тарелках две ее соседки по комнате. Мария представила их Констанс: молодая темноволосая гречанка по имени Ника и Лурдес, филиппинка средних лет.

40