Штурвал тьмы - Страница 115

115

Напротив сидел Диоген Пендергаст. Руки и ноги его тонули в глубокой тени, но падающий сквозь решетку свет резко очерчивал контуры лица. Оба его глаза были карими, как до события.

Это место когда-то считалось их убежищем, которое они приспособили для себя и отделали по-своему. Крохотная комнатка под задней лестницей в старом доме — та самая, что они когда-то называли Пещерой Платона. Ее обустройство стало одним из последних дел, которым Пендергасты занимались сообща, до того как настали скверные времена.

Алоиз смотрел на брата.

— Ведь ты же умер.

— Умер… — Диоген перекатывал слово во рту, словно пробуя на вкус. — Может, да. Может, нет. Но я всегда буду живым в твоей памяти. И в этом доме.

Неожиданность— Спецагент чуть помедлил, прислушиваясь к собственным ощущениям. Он вдруг осознал, что отвратительная, зондирующая боль, причиняемая тульпой, ушла — по крайней мере на данный момент. Алоиз не испытывал ничего: ни удивления, ни даже чувства нереальности. Просто догадался, что находится в некоей непостижимо глубокой нише собственного подсознания.

— Ты в довольно отчаянном положении, — продолжал его брат. — Пожалуй, более отчаянном, чем любое, в котором я видел тебя раньше. С досадой должен признать, что на сей раз я к нему не причастен. И поэтому спрашиваю вновь: не думаешь ли, что настала пора поговорить?

— Я не могу ее осилить, — произнес детектив.

— В том-то и дело.

— И ее нельзя уничтожить.

— Верно. Она уйдет лишь тогда, когда ее миссия будет выполнена. Но это не означает, что ею нельзя управлять.

Алоиз помолчал, пытаясь осмыслить сказанное.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты же изучал соответствующую литературу. Ты проходил обучение. Тульпы — ненадежные, неверные штуки.

Спецагент не ответил.

— Их можно вызвать для какой-то конкретной цели. Но однажды вызванные, они имеют склонность сбиваться с задания, начинают жить по собственным законам. Вот почему они могут быть бесконечно опасными, если их использовать… скажем так, безответственно. Это обстоятельство ты можешь обратить в свою пользу.

— Не уверен, что понимаю.

— Неужели я должен разжевывать это для тебя, frater? Я же сказал: тульпу можно подчинить своей воле. Все, что требуется, — это изменить цель.

— Я не в состоянии ничего изменить. Боролся с ней, боролся, пока не кончились силы. И вот поражение.

Диоген самодовольно ухмыльнулся:

— Как это на тебя похоже, Алоиз! Ты так привык, что тебе все легко дается, что при первых признаках трудностей поднимаешь лапки вверх словно капризный ребенок.

— Все, что делало меня сильным, все мои уникальные способности, высосано, как костный мозг из кости. Ничего не осталось.

— Ты ошибаешься. Сорван только внешний панцирь — то интеллектуальное супероружие, которое ты недавно приобрел. Ядро, сердцевина твоего существа остается — во всяком случае, пока. Если бы она исчезла, ты бы об этом знал, сам понимаешь. И мы бы сейчас с тобой не разговаривали.

— Что я могу сделать? Я больше не в силах бороться.

— В том-то и проблема. Ты смотришь на дело не с той стороны, смотришь как на борьбу. Забыл, чему тебя учили?

Какое-то время детектив сидел, непонимающе уставившись на брата. Потом, совершенно неожиданно, до него дошло.

— Лама, — выдохнул он.

Диоген усмехнулся:

— Браво.

— Откуда… — Спецагент осекся, потом начал заново: — Откуда тебе известны такие вещи?

— Тебе они тоже известны. Но в какой-то момент ты просто перенапрягся и не смог их увидеть. А теперь иди и не греши.

Алоиз кинул взгляд в сторону от брата, к полоскам золотого света, падающим сквозь решетчатую дверь. С легким удивлением он осознал, что боится; меньше всего на свете ему хотелось выходить наружу.

Вздохнув поглубже, детектив усилием воли заставил себя толкнуть дверь.

Зияющая, неистовая чернота в очередной раз окружила его. Вновь возникла голодная, обволакивающая субстанция; вновь он почувствовал внутри себя страшную и отвратительную чужеродность, которая проталкивалась через его мысли, вторгаясь в самые сокровенные чувства. Это насилие казалось более глубоким, опустошительным и ненасытным, чем все, что он прежде мог вообразить. Пендергаст почувствовал себя абсолютно, немыслимо одиноким; каким-то образом это вышло хуже всякой боли.

Спецагент сделал глубокий вдох, призывая на помощь последние ресурсы физических и эмоциональных сил. Детектив знал, что у него есть только один шанс; после этого он погибнет навсегда, будет полностью поглощен.

Постаравшись как можно лучше освободить ум, Алоиз вспомнил учение ламы о вожделении. Представил себя на поверхности озера неопределенного цвета, очень соленого и точно соответствующего температуре тела. Представил, как лежит на поверхности воды совершенно неподвижно. Затем — и это оказалось труднее всего — перестал бороться с прожорливым, алчущим добычи существом.

— Ты боишься уничтожения? — спросил он себя.

Пауза.

— Нет.

— Ты беспокоишься о том, чтобы сделаться пустотой?

Пауза.

— Нет.

— Ты желаешь от всего отказаться?

— Да.

— Отдаться этому полностью?

Теперь уже быстрее:

— Да.

— Тогда ты готов.

Тело его свела долгая судорога, затем отпустила. Всем своим существом — каждым мускулом, каждым синапсом — он ощутил, как тульпа запнулась, приостановилась, точно в сомнении. Последовал странный, неописуемый момент статического равновесия. Потом, очень медленно, чужеродная сущность ослабила хватку.

115